Блог клуба - Клуб любителей поэзии

Иван Сергеевич Тургенев (1818-1883): "...о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!" (1882).

Русский язык
Бальмонт Константин
Язык, великолепный наш язык.
Речное и степное в нем раздолье,
В нем клекоты орла и волчий рык,
Напев, и звон, и ладан богомолья.

В нем воркованье голубя весной,
Взлет жаворонка к солнцу — выше, выше.
Березовая роща. Свет сквозной.
Небесный дождь, просыпанный по крыше.

Журчание подземного ключа.
Весенний луч, играющий по дверце.
В нем Та, что приняла не взмах меча,
А семь мечей в провидящее сердце.

И снова ровный гул широких вод.
Кукушка. У колодца молодицы.
Зеленый луг. Веселый хоровод.
Канун на небе. В черном — бег зарницы.

Костер бродяг за лесом, на горе,
Про Соловья-разбойника былины.
«Ау!» в лесу. Светляк в ночной поре.
В саду осеннем красный грозд рябины.

Соха и серп с звенящею косой.
Сто зим в зиме. Проворные салазки.
Бежит савраска смирною рысцой.
Летит рысак конем крылатой сказки.

Пастуший рог. Жалейка до зари.
Родимый дом. Тоска острее стали.
Здесь хорошо. А там — смотри, смотри.
Бежим. Летим. Уйдем. Туда. За дали.

Чу, рог другой. В нем бешеный разгул.
Ярит борзых и гончих доезжачий.
Баю-баю. Мой милый. Ты уснул?
Молюсь. Молись. Не вечно неудачи.

Я снаряжу тебя в далекий путь.
Из тесноты идут вразброд дороги.
Как хорошо в чужих краях вздохнуть
О нем — там, в синем — о родном пороге.

Подснежник наш всегда прорвет свой снег.
В размах грозы сцепляются зарницы.
К Царь-граду не ходил ли наш Олег?
Не звал ли в полночь нас полет Жар-птицы?

И ты пойдешь дорогой Ермака,
Пред недругом вскричишь: «Теснее, други!»
Тебя потопит льдяная река,
Но ты в века в ней выплывешь в кольчуге.

Поняв, что речь речного серебра
Не удержать в окованном вертепе,
Пойдешь ты в путь дорогою Петра,
Чтоб брызг морских добросить в лес и в степи.

Гремучим сновиденьем наяву
Ты мысль и мощь сольешь в едином хоре,
Венчая полноводную Неву
С Янтарным морем в вечном договоре.

Ты клад найдешь, которого искал,
Зальешь и запоешь умы и страны.
Не твой ли он, колдующий Байкал,
Где в озере под дном не спят вулканы?

Добросил ты свой гулкий табор-стан,
Свой говор златозвонкий, среброкрылый,
До той черты, где Тихий океан
Заворожил подсолнечные силы.

Ты вскликнул: «Пушкин!» Вот он, светлый бог,
Как радуга над нашим водоемом.
Ты в черный час вместишься в малый вздох.
Но Завтра — встанет! С молнией и громом!



Русский язык
Смеляков Ярослав

У бедной твоей колыбели,
еще еле слышно сперва,
рязанские женщины пели,
роняя, как жемчуг, слова.

Под лампой кабацкой неяркой
на стол деревянный поник
у полной нетронутой чарки,
как раненый сокол, ямщик.

Ты шел на разбитых копытах,
в кострах староверов горел,
стирался в бадьях и корытах,
сверчком на печи свиристел.

Ты, сидя на позднем крылечке,
закату подставя лицо,
забрал у Кольцова колечко,
у Курбского занял кольцо.

Вы, прадеды наши, в неволе,
мукою запудривши лик,
на мельнице русской смололи
заезжий татарский язык.

Вы взяли немецкого малость,
хотя бы и больше могли,
чтоб им не одним доставалась
ученая важность земли.

Ты, пахнущий прелой овчиной
и дедовским острым кваском,
писался и черной лучиной
и белым лебяжьим пером.

Ты — выше цены и расценки –
в году сорок первом, потом
писался в немецком застенке
на слабой известке гвоздем.

Владыки и те исчезали
мгновенно и наверняка,
когда невзначай посягали
на русскую суть языка.
(1966)

Написано в 1941 году в блокадном Ленинграде.

О Господи, мольбе моей внемли,
Услышь меня, о Господи, о Бог всеблагий
Спаси народы все твоей земли,
Внуши им силу мощную отваги
Не воевать! Внемли моей мольбе
О мире благостном, довольно горя,
Кому же взнесть мольбы, как не тебе,
Пусть отшатнется прочь то крови море,
Что заливает мир широкий твой.
О Боже, гибнут все народы!
Уйми их лютый гнев, нещадный, огневой!
Как горы, падают на них невзгоды
И беды грозные за их грехи...
Прости им, Боже, прегрешенье,
Что были к зову твоему глухи,
Имей к народам сожаленье
Твоих детей, о Боже, пожалей!
Отринь от них твои ты кары
Как от неведущих детей.
И молодой, и старый
Пусть будет вразумлен.
Пошли им мир, терпенье,
Смири их, Господи! Услышь мое моленье,
Услышь мой скорбный плач
О людях гибнущих, мой Боже!

*Изабелла Аркадьевна Гриневская (урожд. Фрейдберг) - поэт, прозаик, переводчик - родилась в 1864 г. в г. Сувалки (Suwalki, Польша). Она получила хорошее образование дома, знала несколько европейских
языков; уже в 15 лет она выступала в Петербурге с благотворительным
концертом в помощь бывшим воспитанникам коммерческих училищ. В 1880-х гт. закончила Высшие женские (Бестужевские) курсы, в это же время вышла замуж за А. К. Гриневского, беллетриста и публициста. Первыми публикациями Гриневской стали ее переводы с французского, итальянского, польского и др. языков; в 1896 г. ее пьеса «Первая гроза» была поставлена на сцене Александрийского театра, а стихи и проза публиковались в различных периодических изданиях Петербурга. Ею был также написан ряд статей по итальянской и польской литературе для «Энциклопедического словаря» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона.
Самую большую известность, особенно в демократических кругах,
принесли писательнице ее пьесы в стихах «Баб»(СПб., 1903 и 1916-2-е изд.) и «Беха-Улла»(СПб., 1912), в основу которых были положены реальные события - борьба за независимость в Персии и зарождение новой мировой религии - бехаи.
Л. Н. Толстой, который тоже интересовался учением Баба и Беха-Уллы, одобрительно отозвался о пьесе «Баб» в своем письме к Гриневской 22 окт. 1903 г.
Гриневская всегда занимала активную гражданскую позицию: писала статьи о польском и еврейском вопросах, о феминизме, о семье, о вере; в начале Первой мировой войны организовывала литературно - музыкальные вечера в Петербурге и Москве, средства от которых передавались на лечение раненых и семьям погибших; переписывалась
с известными общественными деятелями, писателями, артистами. После революции 1917 г. писательница осталась в Петрограде. Она занималась переводами для издательства «Всемирная литература», преподавала сценическое мастерство и декламацию в разных студиях, писала пьесы, выступала с лекциями и докладами в различных учреждениях; в предвоенные годы не работала, получая маленькую пенсию от Академии наук по секции научных работников.
в начале войны она отказалась от эвакуации, так как знала, что не перенесет поездки. И. А. Гриневская всегда была очень смелым
человеком и умела преодолевать трудности, вероятно, на этот раз она
решила, что справится, и оказалась права: ей удалось пережить блокаду.
Она умерла в 1944 г. в возрасте 80 лет, после того как лично передала в Пушкинский
Дом свой архив.

Некие в смокинг одетые атомы,
Праха веков маринованный прах,
Чванно картавят, что, мол, «азиаты мы»,
На европейских своих языках!

Да! Азиаты мы! Крепкое слово!
В матерном гневе все наши слова!
Наши обновы давно уж не новы:
Киев и Новгород! Псков и Москва!

В наших речах – курский свист соловьиный,
Волга и Днепр! Океан и фиорд!
В наших речах – грохот снежной лавины,
Ржанье и топот Батыевых орд!

В наших глазах – золотой щит Олега,
Плеть Иоанна! Курганная тишь!
Мертвенный холод Байкальского снега,
Пламя Москвы и плененный Париж!

Эй, на запятки! Не вам ли завялым
Путь преградить разъярившимся нам?
Или, озлившись, мы хлопнем Уралом
По напомаженным вашим башкам!

В наших плечах – беломорские скалы!
В наших ушах – храп медвежьих берлог!
В наших сердцах – самоцветы Урала!
В нашей груди – древний каменный бог!

Художник: В. А. Фаворский

* * *
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.

Когда подымет океан
Вокруг меня валы ревучи,
Когда грозою грянут тучи, —
Храни меня, мой талисман.

В уединеньи чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.

Священный сладостный обман,
Души волшебное светило...
Оно сокрылось, изменило...
Храни меня, мой талисман.

Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.

3 августа 1921 года петроградскими чекистами арестован русский поэт Николай Гумилёв.
«Я учу их не бояться, не бояться и делать, что надо». «Все ходят в шляпе, а он в цилиндре», - цепкое замечание вечного оппонента Николая Гумилева Александра Блока.
Сын корабельного врача, Николай Гумилев творил свою биографию и делал это с азартом. Гумилев учился противопоставлять себя обществу. Противопоставляли многие, но у Гумилева это выходило с особым изыском, стильно. Может, от того, что жизнь не растянулась на семь десятков лет, а может, от большого таланта к пиару. Гумилев играл, заигрывался, но каждый раз искренне, с неподражаемым чувством стиля.

Любить иных - тяжёлый крест,
А ты прекрасна без извилин,
И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.

Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен.

Легко проснуться и прозреть,
Словесный сор из сердца вытрясть
И жить, не засоряясь впредь.
Всё это - не большая хитрость.
1931

Бессмертия у смерти не прошу.
Испуганный, возлюбленный и нищий, -
но с каждым днём я прожитым дышу
уверенней и сладостней и чище.

Как широко на набережных мне,
как холодно и ветрено и вечно,
как облака, блестящие в окне,
надломленны, легки и быстротечны.

И осенью и летом не умру,
не всколыхнётся зимняя простынка,
взгляни, любовь, как в розовом углу
горит меж мной и жизнью паутинка.

И что-то, как раздавленный паук,
во мне бежит и странно угасает.
Но выдохи мои и взмахи рук
меж временем и мною повисают.

Да. Времени - о собственной судьбе
кричу всё громче голосом печальным.
Да. Говорю о времени себе,
но время мне ответствует молчаньем.

Лети в окне и вздрагивай в огне,
слетай, слетай на фитилёчек жадный.
Свисти, река! Звони, звони по мне,
мой Петербург, мой колокол пожарный.

Пусть время обо мне молчит.
Пускай легко рыдает ветер резкий
и над моей могилою еврейской
младая жизнь настойчиво кричит.
1961(?)