Блог Ирины.

Относительно недавно поймала Тею за смс-перепиской с каким-то парнем. Отругала, наложила санкции, решила, что подействуют. Видимо, не подействовали. Раз она, ее прекрасно воспитанная девочка-припевочка, в 16 (!) лет удрала из дома к какому-то незнакомому парню в далекую кахетинскую деревню.

Господи, за что?! Почему Ты это допустил?! Разве не она, Пикрия, молилась денно и нощно о том, чтобы был послан Тее приличный муж, городской культурный мальчик из семьи с определенным статусом, пусть не очень богатый, но хотя бы примерно нашего круга. И вместо этого – на тебе, Пикрия, диаметрально противоположное. Но что делать. Без воли Божией ничего не бывает, значит, надо принять это и думать, с чем есть это диковинное блюдо под названием «зять без диплома».

Кое-как Пикрия дозвонилась до дочки, выяснила точное географическое положение вымирающей деревушки, где обитал новоиспеченный зятек, оказавшийся еще и на 10 лет старше Теи, и решила приехать познакомиться с новой родней. (По закону такой побег замуж однозначно тюремный срок. Но тут дело тонкое. Надо посмотреть на месте, как обстоят дела. Упечь зятя в тюрьму всегда успеем.) Пикрия напилась успокоительного и отправилась с верной подругой и тетей в Кахетию.

Реальность оказалась хуже, чем Пикрия могла себе представить. Гела, зять, был неотесанным деревенским парнем с бородой (как потом выяснилось, Тея влюбилась именно в эту часть мужского облика) и не убиваемым местным сленгом – для любого городского человека днище бездонное. Его родители показались Пикрии какими-то жуткими персонажами из паноптикума. Но она взяла себя в руки и решила пройти эту пытку до конца. Вежливо улыбалась и стоически пыталась вести разговор на общие темы.

Попросила у сватов умыться с дороги. Пикрию повели к какому-то жуткому ведру около отхожего места и предложили полить из чайника с отбитым носиком. Кое-как она умылась. Полотенца или жалкого его подобия не было предложено вообще. Пришлось сохнуть на свежем ветерке. Тея ничего этого не видела. Она не сводила влюбленных глаз с Гелы, а он прижимал к себе своей короткопалой лапищей утонченное Пикрино сокровище и довольно похохатывал, похлопывая себя по уже успевшему сформироваться животику, который в будущем обещал вырасти до пивного бурдюка точь-в-точь как у его папаши, дэвоподобного Важи. Свекровь, Текла, разбитная 45-летняя бабенка с загорелым лицом, повела Тею показывать хозяйство.

– Тут у нас куры! Пять штук несушек. Яйца с двумя желтками иногда бывают. Соседи ослепли от зависти, – говорила она с гордостью. – А тут две коровы. Я сама сулугуни делаю. И Тею завтра научу. Вы ж, городские, не умеете делать настоящий сулугуни…

Пикрия шла за ней и кивала. Коровы ей не понравились: очень недоброжелательно смотрели на людей.

– А здесь у нас свинья и поросенок. На Новый год Важа зарежет. Тебе, Пикрия, голову пришлем или ляжку. Хоть мяса поешь нормального.

– Мы не едим мясо на Новый год. Ведь строгий пост… – попыталась вежливо отклонить такое предложение теща.

– А мы так не делаем! – отозвалась Текла. – Важе и Геле мяса не дай, так они меня съедят. Это все вы, городские, моду завели поститься. У нас в деревне не до этого. Мы по-простому живем.

– Вы что, неверующие? – охнула Пикрия, стараясь смягчить интонации осуждения в голосе, чтобы не обидеть.

– Очень даже верующие! – Текла быстро перекрестилась и поспешила привести веское подтверждение своего вероисповедания: – Я всегда на Мариамоба и Гиоргоба свечки зажигаю. А Гелу моего вымолила. После двух дочек три аборта сделала – плохие годы были – и не могла какое-то время родить. А Важа сына хотел. Потом Гела родился, и Важа на Ломисоба пошел и барана зарезал.

Пикрия незаметно вздохнула и попыталась объяснить, что в свином мясе холестерин, но Текла, кажется, не знала этого слова. Поняла по-своему:

– А-а, так ты если больная, у нас тут Тассо-бебо всех заговором лечит. И тебя вылечит в два счета.

Потом спросила без обиняков:

– А Тея по-женски здоровая? Рожать сможет? Городские девки, говорят, по-женски все больные.

Пикрия впала в шок от такой беспардонности. А Текла как ни в чем не бывало вела ее дальше по хозяйству. Показывала, сколько у нее растет айвы и сколько вишни. Потом был подведен итог:

– Мы в деревне самые богатые. Для Гелы еще в прошлом году отдельный дом построили. Но его еще закончить надо. А пока молодые вместе с нами поживут.

– Тее учиться надо! – внесла свои коррективы Пикрия.

Текла уставилась на нее, будто Пикрия сморозила несусветную глупость.

– Зачем учиться? Она уже замужем. Завтра дети пойдут, потом хозяйство… Меня Важико тоже в 16 лет украл, я даже аттестат не получила. Не до того было.

– Тея собиралась поступать в консерваторию, – пыталась объяснить ей Пикрия.

Но, видимо, они говорили на разных языках. Текла перебила ее:

– Собиралась в консерваторию, а оказалась у нас. Зачем жить прошлым?! Э-э-э-э, тут сена не хватает, – схватила вилы и умело перекинула корове пару охапок. – Пошли в дом. Некогда о глупостях говорить…

Пикрия технично решила выяснить самое животрепещущее:

– Скажи, пожалуйста, а какая у твоего сына специальность? Он что-то кончил?

Текла обернулась и смерила ее изумленным взглядом, словно ту только что выпустили из психушки на вольное хождение.

– Школу кончил – и хорошо. Зачем Геле учиться, когда свое хозяйство есть? Ах да, еще я тебе наши ульи не показала. Десять штук.

Пикрии расхотелось задавать вопросы. Она уехала со своей группой поддержки на последней маршрутке в Тбилиси в тот же день. И приготовилась ждать худшего. Рано или поздно беглая дочь должна же прозреть!..

Через неделю Тея позвонила и пригласила мать на венчание:

– Мама, я так счастлива! Гела меня на руках носит. На свадьбу большую денег пока нет. Но стол на человек 50 мы накроем обязательно.

Пикрия приготовилась к вторичному закланию. Оделась безукоризненно, следуя своему аристократическому вкусу, унаследованному от прабабушки-княгини, и снова поехала в Кахетию. Венчание и свадьбу дочери помнила смутно. Поднялось давление, и она еле досидела до вечера. Потом из последних сил впихнула себя в маршрутку и, отбиваясь от предложений заночевать, уехала в Тбилиси.

Гром грянул примерно через месяц. Тея позвонила вся в слезах и вылила на материнские оголенные нервы море обид на жизнь, на родителей Гелы, назвав их жуткими меркантильными людьми. Виноватыми оказались даже коровы. Досталось и деревне, и местному климату, который еще две недели назад олицетворял собой «райское местечко, почти Мальдивы». Среди потока негатива сквозь всхлипы проскользнула и новость:

– Я, кажется, беременна…

Еще через три дня Тея с мужем и чемоданом подарков от свекрови оказалась в родных пенатах.

– Я не могу жить в том кошмаре, – пояснила она.

Это была полная катастрофа. В их однокомнатной кубышке сразу стало как-то невыразимо тесно. Казалось, все свободное пространство занял Гела своим огромным торсом, гогочущим хохотом и волосатыми ногами 45-го размера. Пикрия спешно перебралась с раскладушкой на кухню и почувствовала себя лишней в собственном доме. Она создала дочери все условия, чтобы та смогла сдать приемные экзамены с минимальным нервным потрясением и поступить в консерваторию. Все-таки талант и наработанную технику игры молниеносным замужеством не перечеркнешь. Порадоваться и отпраздновать долгожданное поступление толком не успели: у Теи начался токсикоз, и вишенкой на торте к нему добавился свежий скандал от приехавшей некстати свекрови.

– Где это видано, чтобы, не успев выйти замуж, к матери под юбку бежать! – начала Текла ругаться, не успев переступить порог дома Пикрии. – Надо мной вся деревня смеется. У меня коровы не доены, бросила их и сюда приехала. Разве это дело?!

Пикрия с превеликим трудом уняла крикунью, напирая на беременность. Текла пошумела, потом как ни в чем не бывало стала выгружать огромную сумищу.

– Вот яички вам… И курицу Важа зарезал. Ты понюхай, какая жирная. Не то что ваши, синтетические, магазинные… Еще Макрина-бебо тебе, Гела, козий сыр передала. Вы такое не пробовали. Тея, не сиди как неродная. Поругались и дальше поехали. В семье и не такое бывает.

Потом повернулась к хозяйке квартиры:

– А ты, Пикрия, пошевели мозгами, куда моего мальчика на работу пристроить. Пусть на стройку идет. Он у меня как лев – только работу давай. Не то что ваши городские, только и знают, что проволоки эти в уши воткнуть и план курить. Пфуй! Мотай их душу…

Пикрия только поражалась таким резким переключениям своей дзахали (сватья). Теклу проводили вечером восвояси. Дальше совместная жизнь потекла втроем по принципу корабельного журнала: «штиль – ветрено – пятибалльный шторм – штиль – яркое солнце». Молодые то ссорились, то мирились. Тея моментами кидалась к матери и начинала бурно объяснять, что Гела «не ее человек на 99 процентов». Пикрия успокаивала дочь и находила в нелюбимом зяте микроскопические положительные черты:

– Он хороший мальчик. У него просто было тяжелое детство. А так он добрый и любит тебя.

На другой день молодые как ни в чем не бывало болтали, обнимались и подшучивали друг над другом. Пикрия заметила, что по умственному развитию Гела ничем не отличался от 16-летних ровесников Теи. Но при этом умел не усугублять скандалы молодой жены и добродушно посмеиваться: «Беременная, что с нее взять!..»

Пикрия тем временем работала над собой и молилась: «Господи, Тебе все возможно. Помоги мне полюбить этого мальчика как сына и дай мне мудрости, чтобы помочь сохранить им семью. Моя дочь очень взрывная. И помоги мне принять и не обижаться на родителей Гелы».

Тея ходила в консерваторию. Гела устроился чернорабочим. Он был ярко выраженным трудоголиком. Пикрия работала в прежнем режиме, иногда по телефону отбиваясь от массированных атак свекрови из деревни.

– Нам твоя дочка сто лет была не нужна. Залезла в нашу семью и моего сына с ума свела. Что он потерял в этом городе?! Пусть вернется домой и займется хозяйством. Важа пьет через день. Матюкается: «Для чего я сына растил?!» Женился б на соседке Нуце. Ее и коровы наши знают…

После такой пулеметной очереди наступала переключка на прозу жизни:

– Пикрия, скажи Геле, пусть встретит маршрутку Тенго. Я там курицу и три головки сулугуни передала. Еще мешок яблок. И скажи своей дуре дочке, пусть ест хорошо. Не дай Бог слабого ребенка родит. Да, и пусть кончает со своей учебой. Мне тут наши говорят, что все артистки гулящие.

– Она не артистка, а пианистка, – еле успевала вставить Пикрия.

– Один мусор! Одна хурма, – цокала трубка.

Потом шли гудки. Тея слушала эти реплики и закатывала глаза: не женщина, а катастрофа. Мать осаждала ее:

– Не смей ее осуждать! И будь добра, даже взглядом не покажи свою неприязнь. Иначе для чего я тебе в детстве читала Евангелие?..

Для самой Пикрии новые родственники были кошмарным сном. Но она понимала главное: их надо именно полюбить, чтобы принять. Разглядеть в них хорошее. И подавить в себе даже малейшую брезгливость. Ведь Господь не случайно посылает людей на пути твоей жизни. От того, насколько сможет Пикрия вести себя правильно со сватами, зависит жизнь ее дочери и малыша, который только собирается прийти в этот мир.

Перед родами поднялась новая волна уныния. Тея плакала у мамы на плече:

– Я поняла, как ошиблась. Мне неинтересно с Гелой. Он такой примитивный. И не хочет развиваться…

– Сейчас уже поздно. Ты носишь его сына. Мальчику необходим отец. И учти: Гела далеко не самый худший. Чем дольше мы живем вместе, тем больше положительных черт я в нем вижу. Сходи лучше к нашему отцу Георгию, благословись перед родами.

Тея пошла. О чем они говорили с их общим духовником, рассказывать не стала. Только повторила поразившие ее слова:

– Мам, оказывается, муж дается жене для выработки смирения, а сын – для развития жертвенности. Ничего себе! Я и не знала.

Пикрия только грустно улыбнулась.

Вскоре родился Саба. Приехали свекор со свекровью посмотреть на внука и сразу с места в карьер со своей идеей:

– Собирайтесь, поедем домой. На свежий воздух. Хватит вам в городе сидеть и газами дышать.

Тея вежливо, но твердо отклонила это предложение. Нет, в деревне она жить не сможет…

***

Теперь у Теи два сына. Гела трудится на стройке и очень ценит свою работу. Пикрия возится с внуками. Что касается неуемной Теклы, то и на ее улице наступил праздник: она рассказывает в деревне, что ее городская невестка-неумеха наконец-то научилась делать свое мацони, а не бегает за ним в магазин. И мацони выходит точь-в-точь, как у Теклы. Просто не отличишь. И дзахали ее, Пикрия, тоже, оказывается, нормальная баба, а не светская выпендрежница, как казалась ей вначале.

Пикрия в глубине сердца переживает, что Тее пришлось бросить консерваторию из-за детей. Но не дает себе унывать. Все-таки это большое дело, что столько разных людей удалось привести к общему выстраданному знаменателю.

В простенке между окнами стояло трюмо. Вам никогда не приходилось смотреться в трюмо восьмидолларовой меблированной квартиры? Очень худой и очень подвижный человек может, наблюдая последовательную смену отражений в его узких створках, составить себе довольно точное представление о собственной внешности. Делле, которая была хрупкого сложения, удалось овладеть этим искусством.
Она вдруг отскочила от окна и бросилась к зеркалу. Глаза ее сверкали, но с лица за двадцать секунд сбежали краски. Быстрым движением она вытащила шпильки и распустила волосы.
Надо вам сказать, что у четы Джеймс Диллингхем Юнг было два сокровища, составлявших предмет их гордости. Одно золотые часы Джима, принадлежавшие его отцу и деду, другое волосы Деллы. Если бы царица Савская проживала в доме напротив, Делла, помыв голову, непременно просушивала бы у окна распущенные волосы - специально для того, чтобы заставить померкнуть все наряды и украшения ее величества. Если бы царь Соломон служил в том же доме швейцаром и хранил в подвале все свои богатства, Джим, проходя мимо; всякий раз доставал бы часы из кармана - специально для того, чтобы увидеть, как он рвет на себе бороду от зависти.
И вот прекрасные волосы Деллы рассыпались, блестя и переливаясь, точно струи каштанового водопада. Они спускались ниже колен и плащом окутывали почти всю ее фигуру. Но она тотчас же, нервничая и торопясь, принялась снова подбирать их. Потом, словно заколебавшись, с минуту стояла неподвижно, и две или три слезинки упали на ветхий красный ковер.
Старенький коричневый жакет на плечи, старенькую коричневую шляпку на голову - и, взметнув юбками, сверкнув невысохшими блестками в глазах, она уже мчалась вниз, на улицу.
Вывеска, у которой она остановилась, гласила: "M-me Sophronie. Всевозможные изделия из волос", Делла взбежала на второй этаж и остановилась, с трудом переводя дух.

- Не купите ли вы мои волосы? - спросила она у мадам.
- Я покупаю волосы, - ответила мадам. - Снимите шляпу, надо посмотреть товар.
Снова заструился каштановый водопад.
- Двадцать долларов, - сказала мадам, привычно взвешивая на руке густую массу.
- Давайте скорее, - сказала Делла.
Следующие два часа пролетели на розовых крыльях - прошу прощенья за избитую метафору. Делла рыскала по магазинам в поисках подарка для Джима.
Наконец, она нашла. Без сомнения, то что было создано для Джима, и только для него. Ничего подобного не нашлось в других магазинах, а уж она все в них перевернула вверх дном. Это была платиновая цепочка для карманных часов, простого и строгого рисунка, пленявшая истинными своими качествами, а не показным блеском, - такими и должны быть все хорошие вещи. Ее, пожалуй, даже можно было признать достойной часов. Как только Делла увидела ее, она поняла, что цепочка должна принадлежать Джиму. Она была такая же, как сам Джим. Скромность и достоинство - эти качества отличали обоих. Двадцать один доллар пришлось уплатить в кассу, и Делла поспешила домой с восемьюдесятью семью центами в кармане. При такой цепочке Джиму в любом обществе не зазорно будет поинтересоваться, который час. Как ни великолепны были его часы, а смотрел он на них часто украдкой, потому что они висели на дрянном кожаном ремешке.

Дома оживление Деллы поулеглось и уступило место предусмотрительности и расчету. Она достала щипцы для завивки, зажгла газ и принялась исправлять разрушения, причиненные великодушием в сочетании с любовью. А это всегда тягчайший труд, друзья мои, исполинский труд.
Не прошло и сорока минут, как ее голова покрылась крутыми мелкими локончиками, которые сделали ее удивительно похожей на мальчишку, удравшего с уроков. Она посмотрела на себя в зеркало долгим, внимательным и критическим взглядом.
"Ну, - сказала она себе, - если Джим не убьет меня сразу, как только взглянет, он решит, что я похожа на хористку с Кони-Айленда. Но что же мне было делать, ах, что же мне было делать, раз у меня был только доллар и восемьдесят семь центов!"
В семь часов кофе был сварен, раскаленная сковорода стояла на газовой плите, дожидаясь бараньих котлеток.
Джим никогда не запаздывал. Делла зажала платиновую цепочку в руке и уселась на краешек стола поближе к входной двери. Вскоре она услышала его шаги внизу на лестнице и на мгновение побледнела. У нее была привычка обращаться к Богу с коротенькими молитвами по поводу всяких житейских мелочей, и она торопливо зашептала:
- Господи, сделай так, чтобы я ему не разонравилась.
Дверь отворилась, Джим вошел и закрыл ее за собой. У него было худое, озабоченное лицо. Нелегкое дело в двадцать два года быть обремененным семьей! Ему уже давно нужно было новое пальто, и руки мерзли без перчаток.
Джим неподвижно замер у дверей, точно сеттер учуявший перепела. Его глаза остановились на Делле с выражением, которого она не могла понять, и ей стало страшно. Это не был ни гнев, ни удивление, ни упрек, ни ужас - ни одно из тех чувств, которых можно было бы ожидать. Он просто смотрел на нее, не отрывая взгляда, в лицо его не меняло своего странного выражения.
Делла соскочила со стола и бросилась к нему.
- Джим, милый, - закричала она, - не смотри на меня так. Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к Рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с Рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!

- Ты остригла волосы? - спросил Джим с напряжением, как будто, несмотря на усиленную работу мозга, он все еще не мог осознать этот факт.
- Да, остригла и продала, - сказала Делла. - Но ведь ты меня все равно будешь любить? Я ведь все та же, хоть и с короткими волосами.
Джим недоуменно оглядел комнату.
- Так, значит, твоих кос уже нет? - спросил он с бессмысленной настойчивостью.
- Не ищи, ты их не найдешь, - сказала Делла. - Я же тебе говорю: я их продала - остригла и продала. Сегодня сочельник, Джим. Будь со мной поласковее, потому что я это сделала для тебя. Может быть, волосы на моей голове и можно пересчитать, - продолжала она, и ее нежный голос вдруг зазвучал серьезно, - но никто, никто не мог бы измерить мою любовь к тебе! Жарить котлеты, Джим?
И Джим вышел из оцепенения. Он заключил свою Деллу в объятия. Будем скромны и на несколько секунд займемся рассмотрением какого-нибудь постороннего предмета. Что больше - восемь долларов в неделю или миллион в год? Математик или мудрец дадут вам неправильный ответ. Волхвы принесли драгоценные дары, но среди них не было одного. Впрочем, эти туманные намеки будут разъяснены далее.
Джим достал из кармана пальто сверток и бросил его на стол.
- Не пойми меня ложно, Делл, - сказал он. - Никакая прическа и стрижка не могут заставить меня разлюбить мою девочку. Но разверни этот сверток, и тогда ты поймешь, почему я в первую минуту немножко оторопел.

Белые проворные пальчики рванули бечевку и бумагу. Последовал крик восторга, тотчас же - увы! - чисто по женски сменившийся потоком слез и стонов, так что потребовалось немедленно применить все успокоительные средства, имевшиеся в распоряжении хозяина дома.
Ибо на столе лежали гребни, тот самый набор гребней один задний и два боковых, - которым Делла давно уже благоговейно любовалась в одной витрине Бродвея. Чудесные гребни, настоящие черепаховые, с вделанными в края блестящими камешками, и как раз под цвет ее каштановых волос. Они стоили дорого... Делла знала это, - и сердце ее долго изнывало и томилось от несбыточного желания обладать ими. И вот теперь они принадлежали ей, но нет уже прекрасных кос, которые украсил бы их вожделенный блеск.
Все же она прижала гребни к груди и, когда, наконец, нашла в себе силы поднять голову и улыбнуться сквозь слезы, сказала:
- У меня очень быстро растут волосы, Джим!
Тут она вдруг подскочила, как ошпаренный котенок, и воскликнула:
- Ах, Боже мой!
Ведь Джим еще не видел ее замечательного подарка. Она поспешно протянула ему цепочку на раскрытой ладони. Матовый драгоценный металл, казалось, заиграл в лучах ее бурной и искренней радости.
- Разве не прелесть, Джим? Я весь город обегала, покуда нашла это. Теперь можешь хоть сто раз в день смотреть, который час. Дай-ка мне часы. Я хочу посмотреть, как это будет выглядеть все вместе.

Но Джим, вместо того чтобы послушаться, лег на кушетку, подложил обе руки под голову и улыбнулся.
- Делл, - сказал он, - придется нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты.

Волхвы, те, что принесли дары младенцу в яслях, были, как известно, мудрые, удивительно мудрые люди. Они-то и завели моду делать рождественские подарки. И так как они были мудры, то и дары их были мудры, может быть, даже с оговоренным правом обмена в случае непригодности. А я тут рассказал вам ничем не примечательную историю про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами. Но да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими. Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы.