Блог Ирины.

В один из летних вечеров, когда Роза с лотком маковых ирисок зашла к нам во двор, на своей тележке на крыльцо выкатился дядя Коля. Надо сказать, что к этому времени он был уже официально оформлен комендантом офицерского общежития и получал зарплату, по существу был членом нашей семьи. Женщины поставили перед ним тазик с вишней, мы, дети, облепили его, и он рассказывал нам что-то очень смешное. При виде седой Розы дядя Коля вдруг замолчал и как-то особенно внимательно стал вглядываться в её лицо. Потом он запел. Запел, даже не попросив, как обычно, принести ему баян. Помню, что пел он какую-то незнакомую песню о несчастной уточке - лебёдушке, у которой злые охотники, потехи ради, убили её утят-лебедят. Могучий бас Авдеева то жалобно лился, то скорбно и гневно рокотал. Подняв глаза, я увидела, что все окна большого дома были открыты и в них молча застыли люди. И вот Роза как-то страшно замычала, потом упала на колени, подняла руки к небу, и из губ её вырвался молодой, звонкий и безумный от горя голос. На еврейском языке взывала к Богу несчастная мать. Несколько женщин, бросившихся к ней, застыли по знаку руки певца. А он всё пел, а Роза кричала всё тише и тише, пока с плачем не упала на траву. Её спешно подняли, внесли в дом, и около неё захлопотал наш полковой врач.

А мы, рано повзрослевшие дети войны, как суслики, столбиками, остались сидеть молча в тёплой темноте южной ночи. Мы понимали, что стали свидетелями чуда, которое запомним на всю жизнь. Утром пришла тётя Пейся и, встав перед дядей Колей на колени, поцеловала ему руку. И снова все плакали. Впрочем, в моём детстве плакали часто даже мужчины. "Почему взрослые плачут? - спросила я маму. "Это слёзы войны, - ответила мне она, - в войну-то нам плакать было некогда, да и нельзя. Надо было выстоять, чтобы детей спасти. А теперь вот слёзы и отливаются. Твоё поколение уже не будет плакать. Только радоваться".

Надо сказать, что я с горечью вспоминаю эти мамины слова. Радуюсь редко.

Шёл 1948 год. И вот стало происходить что-то странное, непонятное нам, детям. С улиц города стали исчезать инвалиды, которых до этого было так много. Постукивали палочками слепые, но безрукие и безногие, особенно такие, как дядя Коля, практически исчезли. Взрослые испуганно и возмущённо шептались о том, что людей забирают ночами и куда-то увозят. В один из вечеров я услышала, как родители тихо говорили, что дядю Колю придётся спрятать, отправить к родным мамы, на дальний казачий хутор.

Но здесь произошло событие, которое предопределило дальнейшую судьбу Николая Авдеева и стало таким ярким эпизодом в моей жизни. В 1948 году страна-победительница торжественно праздновала 800-летие Москвы. Повсюду висели флаги и транспаранты, проходили праздничные мероприятия. Одним из таких мероприятий должен был стать концерт в Доме офицеров. Случилось так, что проездом на какую-то инспекционную поездку в городе на целый день остановился маршал Георгий Константинович Жуков. Взрослые называли его коротко и уважительно "сам Маршал". Именно так это и звучало - с большой буквы. Отец пояснил мне, что я видела его в кино, когда, как и все, неоднократно смотрела Парад Победы. "Ну, на коне! Помнишь?" - говорил отец. Честно говоря, коня я помнила очень хорошо, удивляясь каждый раз, почему у него перебинтованы ноги. Маршала же я практически не разглядела. И вот офицерам объявили, что на концерте сводной самодеятельности воинских частей будет присутствовать Жуков. Каждый вечер шли репетиции, и на одной из них было решено, что цветы маршалу буду вручать я. Не могу сказать, что меня, в отличие от моей семьи, это обрадовало. Скорее, наоборот. Мне вообще очень не хотелось идти на концерт, ведь я всё это видела и слышала неоднократно. Теперь я уже никогда не узнаю, почему выбор пал на меня. Скорее, из-за совершенно кукольной внешности, которая, кстати, полностью не совпадала с моим мальчишеским характером. Два дня у нас в коммуналке строчил старый "Зингер". Мне спешно шили пышное платье из списанного парашюта. Шила мама. А бабушка, наспех нас накормив, вдруг стала днём, стоя на коленях, молиться перед иконой Святого Георгия Победоносца. Эта удивительно красивая икона была единственной сохранившейся из её большого иконостаса. В старом казачьем офицерском роду была она семейной. Много поколений молились перед ней, да и всех мальчиков у нас называли Георгием и Виктором. Я была удивлена, услышав, что бабушка непрестанно молится за дядю Колю.

В торжественный день из меня изобразили нечто вроде кукольной Мальвины, вручили сноп мокрых гладиолусов и раз десять заставили повторить приветствие высокому гостю. В результате, когда подъехали три машины, и из первой вышел коренастый человек с суровым, как мне показалось, лицом и звёздами Героя на кителе, я всё начисто забыла. И буквально на одном дыхании выпалила: "Товарищ Жуков! Мы все вас поздравляем! Пожалуйста, живите долго со своим красивым конём!" Вокруг раздался гомерический хохот. Но громче всех, буквально до слёз, смеялся сам маршал. Кто-то из его сопровождения поспешно взял у меня огромный букет, и Жуков, продолжая смеяться, сказал: "Ну вот теперь я тебя вижу. Пойдём со мной!" И подав мне, как взрослой, руку повёл меня по лестнице, в ложу. В ложе стояли стулья и большое бархатное кресло для высокого гостя. Но он, смеясь, сказал: "Кресло для маленькой дамы!" - и, посадив меня в кресло, пододвинул свой стул ближе к перилам ложи. В ужасе и отчаянии от своего провала и позора я сжалась в кресле в комочек. "Как тебя зовут?" - спросил Жуков. "Людмила", - прошептала я. "Люсенька, значит!" - Жуков погладил меня по моим очень длинным волосам. Концерт начался. На сцене танцевали гопак, пели все известные фронтовые песни, снова танцевали. Мне же хотелось одного: сбежать и забиться куда-нибудь в тёмный уголок. На маршала я боялась даже поднять глаза.

Но вдруг я просто подскочила от удивления. На сцене, вместо конферансье, появился мой отец. Напряжённым, каким-то чужим голосом отец объявил: "А сейчас перед вами выступит кавалер орденов (шло их перечисление) и кавалер ордена Ленина, танкист, сержант Николай Авдеев!" Дядю Колю давно уже знали и любили. Зал затих. Детским своим умом я не поняла сути происходящего. Но зрители в зале поняли сразу, что безногий человек на сцене был вызовом власти. Вызовом её безжалостному лицемерию по отношению к людям, которые, защищая Родину, защитили и эту самую власть. Власть, которая сейчас так жестоко и бессовестно избавлялась от покалеченных войной. Я всё это поняла, повзрослев. А тогда два офицера вынесли на сцену Авдеева, сидящего в таком же бархатном кресле с баяном в руках. И вот полилась песня: "Уж, ты ноченька, ночка тёмная…" Голос не пел. Он сначала тихо плакал, а потом громко зарыдал от одиночества и тоски. Зал замер. Вряд ли в нём был тогда человек, который не потерял в войну своих близких. Но зрители не успели зааплодировать, потому что певец сразу заговорил: "Товарищи! В старинных битвах отстояли Отечество наше и свою столицу - Москву! Но и за сто лет до нас прадеды наши погибали за Москву и Россию! Помянем же их!" И Авдеев запел: "Шумел, горел пожар московский…" Показалось, это перед всеми совершенно зримо пошли в своих сверкающих киверах победители 1812 года. В едином порыве зал стал дружно и слаженно отхлопывать рефрен песни. В ложе стали раздаваться восхищённые голоса. Я, наконец осмелев, посмотрела на Жукова. Он, сжав руками барьер ложи, откинулся на спинку стула. Явное удивление и восхищение читалось на его лице. Но вдруг баян замолчал. Руки певца бессильно упали на него, Авдеев повернул голову в сторону маршальской ложи, и серебряная труба его голоса в полной тишине пропела: "Судьба играет человеком, она изменчива всегда…" Зал буквально взорвался от восторга. На сцене выросла гора цветов. Жуков слегка повернул голову и властно сказал кому-то позади себя: "Узнай, распорядись!" Здесь я наконец-то пришла в себя и, тронув Жукова за колено, сказала: "А я всё про дядю Колю знаю!" "Тогда расскажи", - ответил он мне и наклонился ближе. Но раздались звуки рояля, и снова, но уже торжественно и скорбно, заполнил зал фантастический голос: "Ты взойди моя заря, заря моя последняя…" В порыве чувств люди в зале стали вставать, многие плакали. Я вновь посмотрела на Жукова. Он сидел так же, откинувшись на спинку стула, с вытянутыми на барьер ложи руками. Но глаза у него были закрыты, и лицо побледнело и стало печальным и усталым. Скорбно и моляще прогудел бас Авдеева: "Ты укрепи меня, Господь!" И в этот момент в неподалёку стоящей церкви ударили колокола. Зал бушевал. Жуков открыл глаза и, произнеся: "Фантастика!", снова наклонился ко мне и, как мне показалось, строго спросил: "Так что же ты знаешь про дядю Колю?" Я заторопилась: "Его мой папа на станции нашёл. Он у нас теперь комендантом работает, и в семье, как родной. Он, знаете, какой добрый и всё-всё умеет!" Лицо маршала оставалось таким же печальным и усталым. "Детка, как ты думаешь, что для этого человека можно сейчас сделать?" - спросил он у меня как у взрослой. Я на секунду задумалась: "Баян ему доктор подарил, а он совсем старенький. Новый бы надо купить! Да уж это когда разживёмся", - заговорила я бабушкиными словами. "А главное - дяде Коле жильё какое-нибудь надо. Мы-то в целой каптёрке живём, а он в чуланчике возле котельной ютится!" Жуков слушал меня молча и неулыбчиво. И вдруг спросил: "А тебе самой что хочется?" И здесь я поняла, что нужно вовсю пользоваться случаем. "Мне ничего не надо. Я вообще счастливая. У меня папа с войны вернулся. А вот Ниночке, подружке моей, нужен специальный детский дом, потому что она немая. У неё немцы язык отрезали и свастику на ручке выжгли. Это чтобы её родители-подпольщики заговорили. Но они всё равно никого не выдали, и их расстреляли". Я не увидела лица маршала. Он вдруг поднял меня на руки и крепко обнял. На какое-то время я услышала, как под кителем со звёздами Героя ровно и сильно бьётся сердце Жукова. Потом он опустил меня на пол и бросил: "Пошли!" Дядя Коля сидел внизу на диванчике, смотрел, как мы спускаемся к нему, и лицо его показалось мне таким же усталым и печальным. Потом маршал подошёл к Авдееву и сел рядом. Некоторое время они сидели молча. Но вот Жуков заговорил. О чём говорили они - безногий сержант и маршал со звёздами Героя - Николай не рассказывал, но бабушка говорила, что всю следующую ночь он не спал. Домой ехали мы с дядей Колей. В руках у меня были два огромных пакета с конфетами, а рядом на сиденье лежали два роскошных набора рижских духов. На следующее утро Николая Авдеева увезли в штаб, где ему торжественно вручили сияющий малиновым перламутром аккордеон, а главное - конверт с ордером на комнату в большом и красивом доме. Комната оказалась тоже очень большой и красивой, с большим окном и паркетными полами.

Николай Авдеев окончил музыкальное училище и до конца жизни работал заведующим Дома культуры. А умер он рано, когда ему исполнилось 47 лет. У него было два сына-близнеца, которые стали впоследствии хорошими врачами. Дивный голос своего отца они не унаследовали. Он ушёл с ним.

За Ниночкой приехали из Киева и увезли её в хороший интернат, где, говорили, она была всеобщей любимицей. Но умерла Ниночка, не дожив до двадцати лет. Не знаю, то ли сердце её было сломлено пережитым ужасом, то ли, как говорила бабушка, родители-мученики ждали и звали её.

Отца же моего почему-то направили на курсы политработников в Смоленске. Служил он потом в войсковых училищах, и помню, что всегда заботился особенно о курсантах-сиротах. Многие из них, став сейчас седыми отставниками, вспоминают о нём с любовью и уважением.

Людмила Викторовна Толкишевская.

На Олимпийские игры 1964 года в Токио Власов приехал в качестве фаворита. Главным его соперником был товарищ по команде Леонид Жаботинский, который в марте установил мировые рекорды в рывке, толчке и сумме (к началу Игр Власов рекорды вернул). Жаботинский имел больший собственный вес (154,4 кг против 136,4 кг), поэтому в случае равных результатов преимущество получал Власов.

Жим выиграл Власов с мировым рекордом — 197,5 кг, Жаботинский отстал на 10 кг. В рывке Власов взял 162,5 кг только с третьей попытки, позволив Жаботинскому уменьшить разрыв до 5 кг — тот взял 167,5 кг (третья попытка на 172,5 кг оказалась неудачной). Неожиданно Власов пошёл на четвёртый, дополнительный (не идущий в зачёт троеборья) подход, в котором установил мировой рекорд — 172,5 кг.

В первой попытке толчка Жаботинский взял 200 кг. «Всем своим видом я демонстрировал, что отказываюсь от борьбы за „золото“, и даже снизил начальный вес. Власов, почувствовав себя хозяином помоста, ринулся покорять рекорды и… срезался.» — так позже комментировал ход борьбы Жаботинский. Власов толкнул 205 кг, а затем — 210 кг. После этого вес штанги был установлен выше мирового рекорда — 217,5 кг. Вторая попытка Жаботинского была неудачной (позже многие считали, что Жаботинский специально не взял вес), третья попытка Власова — тоже, а Жаботинский в своей третьей попытке толкнул штангу и стал олимпийским чемпионом.

Олимпиада 1964 года. Юрий Власов и Леонид Жаботинский.



Как написала одна из японских газет, «два сильнейших человека России — Никита Хрущёв и Юрий Власов — пали почти в один день» (соревнования в тяжёлом весе состоялись 18 октября, через 4 дня после снятия Хрущёва).

Как вспоминал сам Власов, сразу же после Игр в Токио он отказался от активных тренировок. Однако из-за финансовых проблем осенью 1966 года тренировки возобновил. 15 апреля 1967 года на чемпионате Москвы Власов установил свой последний мировой рекорд (за который получил 850 рублей), а в 1968 году официально простился с большим спортом.

Юрий Петрович Власов и Арнольд Шварценеггер.



В феврале 1988 года Арнольд Шварценеггер приезжал в Москву и одной из целей его поездки была встреча со своим кумиром Юрием Власовым, что Арнольд и сделал в московском спортивном клубе «Атлетика».

С 1959 года Власов печатает очерки и рассказы, а через два года он стал лауреатом второй премии конкурса на лучший спортивный рассказ 1961 года (организаторы — редакция газеты «Советский спорт» и Московское отделение Союза писателей; первая премия не присуждена). На чемпионат мира 1962 года Власов поехал не только как спортсмен, но и как специальный корреспондент газеты «Известия».

Первая книга — сборник рассказов «Себя преодолеть» — вышла в 1964 году.

В 1968 году, после ухода из большого спорта и увольнения из армии, Власов стал профессиональным литератором. В последующие годы выходят повесть «Белое мгновение» (1972) и роман «Солёные радости» (1976).

Особняком стоит книга «Особый район Китая. 1942—1945» (1973), которую Юрий Власов опубликовал под псевдонимом отца (Владимиров). Книга стала результатом семилетней (как позже вспоминал Власов) работы в архивах, опросов очевидцев, в ней использованы дневники П. П. Власова.

Затем последовал долгий перерыв, в течение которого Юрий Власов писал в основном «в стол». В 1984 году была издана книга «Справедливость силы», а в 1989 году вышло её новое, переработанное издание (в книге указаны годы написания: 1978—1979 и 1987—1989). Автобиография по форме, книга содержит многочисленные экскурсы в историю тяжёлой атлетики, размышления о спорте и не только.

Большинство последующих книг Власова — исторические и публицистические, оба этих жанра тесно переплетены.

Наиболее монументальное произведение в творчестве Власова — трёхтомник «Огненный крест», жанр которого определён автором как «историческая исповедь». Власов рассказывал, что идея написать роман о революции появилась у него в 1959 году, и тогда же он начал собирать материалы. С 1978 года Власов перенёс несколько операций на позвоночнике; после тяжёлой операции 1983 года он приступил к созданию целостного текста. В 1991—1992 годах вышло двухтомное издание, в которое не вошло около трети написанного материала; в 1993 году вышло трёхтомное издание.

В 1990-е годы Власов пишет множество публицистических статей, которые затем были изданы отдельными сборниками.

1985—1987 — председатель Федерации тяжёлой атлетики СССР.
1987—1988 — председатель Федерации атлетической гимнастики СССР. После признания Госкомспортом СССР в апреле 1987 года атлетической гимнастики (культуризма) как вида спорта была образована Федерация атлетизма, первым председателем которой стал Власов.
В конце 1980-х годов Юрий Власов активно выступал в средствах массовой информации против применения допинга в спорте.

1989—1991 — народный депутат СССР. Был избран на повторных выборах по округу. Входил в Межрегиональную депутатскую группу. На I съезде народных депутатов СССР 31 мая 1989 года выступил с речью, в которой подверг острой критике КПСС и КГБ. Осенью 1989 года вышел из КПСС.
30 марта 1992 года опубликовал в газете «Куранты» статью «Сумерки демократии», в которой выступил против проводимых в России реформ и за отставку руководителей государства.

1993—1995 — депутат Государственной думы РФ. Список Российского христианского демократического движения (лидер — Виктор Аксючиц), в котором № 3 был Власов, не набрал необходимого количества подписей для регистрации. Победил как независимый кандидат по округу, набрав 24,54 % голосов и опередив Константина Борового.
Работал в Комитете по безопасности. Входил в депутатскую группу «Российский путь» (в июне 1994 года вышел). В феврале 1994 года баллотировался на пост Председателя Государственной думы.

На выборах Государственной думы 1995 года, набрав около 12 % голосов, проиграл по округу Константину Боровому; также входил в список блока «Власть народу», не преодолевшего рубеж 5 %.
В 1996 году баллотировался на президентских выборах. В предвыборной программе декларировалось: «Есть лишь одна единственная сила, которая способна соединить едва ли не всех и при этом стать идеологической основой Российского государства — народный патриотизм». По итогам первого тура выборов Власов набрал 0,20 % голосов, после чего отошёл от общественной и политической деятельности.

Юрий Петрович Власов.


Скоропостижно скончался в Москве 13 февраля 2021 года на 86-м году жизни. Причиной смерти Юрия Власова мог стать тромб.